Лето бабочек  - Хэрриет Эванс

Вот что я собираюсь сделать сегодня. Я собираюсь оставить кое-кого в покое.

Все, что началось с того, когда Лиз подошла ко мне в тот день в библиотеке, все, что произошло потом, случилось из-за моего странного представления о семье. Я нервничаю, потому что не сказала маме, что именно собираюсь сделать, и не уверена на сто процентов, что права, но не могу не сделать этого. Я должна запереть Кипсейк и оставить его, оставить его бабочкам и природе, чтобы они закончили свою работу к его возвращению, возвращению земле.

Короткие, толстые ножки Элис дрожат, когда мы срезаем через покатую, хорошо протоптанную дорожку от домика через луг, но она не жалуется. Она настаивает на том, чтобы везде ходить пешком, несмотря на то что у меня есть рюкзак-слинг. Она смеется и показывает на пчел, жужжащих над ней, на ярко-желтую амброзию, похожую на маленькие подсолнухи, и плачет, когда уколет свои гладкие розовые пальцы о чертополох. Она никогда раньше его не видела и не понимает, в чем дело. Но она не боится. Она совсем не похожа на меня, у нее нет страха. Она похожа на своего папу. У нее его золотые кудри и его огромные глаза, и иногда, когда я смотрю на нее, мое сердце рвется на части.

День стоит неподвижный, и туманное золотое сияние опустилось на поля. Вдалеке – так далеко, что почти не слышно – я слышу кого-то на реке. Интересно, смотрят ли когда-нибудь прохожие на деревья, думая, что там за ними? Догадаются ли они когда-нибудь, что здесь руины дома, что когда-то это был один из величайших домов в стране?

Мама держит Элли за руки и тащит ее по грязи. Недавно, на прошлой неделе, прошел дождь, и земля стала пухлой и сочной. Мы стоим на мелово-гравийной дорожке, которая вьется и ведет к Кипсейк, к лугам, где мой отец охотился на бабочек, а моя прапрабабушка Александра научила Тедди всему, что знала.

Элис говорит: «Хочу пить».

Мы обе, мама и я, тут же начинаем суетиться, как ковбои в перестрелке, соревнуясь, кто из нас первой вручит ей свою бутылочку с водой, и я думаю, пока мама помогает Элис пить из своей, о том, как повезло моему светловолосому решительному ребенку. Я думаю о своем отце, играющем здесь в одиночестве, заброшенном матерью и отцом, ищущем бабочек, боящемся ночи, одиночества. О Тедди, убегающей с Мэтти на станцию Труро глубокой ночью, садящейся в поезд, который отвезет ее в Лондон, подальше от дома-магнита. Я думаю о Безумной Нине, которая при лунном свете скачет верхом, бежит в Персию, чтобы воскресить сломленную женщину внутри себя. О бабочках, которых она тайком привезла домой в виде личинок, в коробках для своих детей, что моя бабушка, и ее мать, и ее мать делали, чтобы показать свою любовь. Я думаю о своем отце, о письмах, которые я ему посылала, о фотографиях его внучки, которые так и остались нераскрытыми, о том, как это глупо, что мне больно, и я думаю о Тедди. Интересно, что бы она сказала обо всем этом. Куда она пошла, как закончила свои дни, была ли она счастлива.

Я думаю обо всем этом, когда мы идем сквозь последние лучи великолепного солнца, наши плечи теплые, моя маленькая девочка крепко сжимает мою руку, она напевает и болтает.

Мама говорит:

– Знаешь, тебе не обязательно это делать.

– Я хочу, – говорю я. – Это моё решение.

Мне придется предать забвению эту семью, чтобы мы могли жить своей жизнью. Я не хочу, чтобы Элис чувствовала то же, что и я, – что у нее не хватает половины самой себя. Она узнает правду о своем отце. Конечно, у нее есть супербабушка – теперь Цинния не может ненавидеть меня, потому что я подарила ей единственный памятник Себастьяну, который помогает ей пережить агонию его потери. И я могу сказать Элис, как сильно я любила ее отца. У нас все случилось в неподходящее время – все было не в порядке, еще до ее рождения, и она исправила это странным, болезненным способом. Я знаю, что любила его и никогда не смогу заполнить пустоту в моем сердце, которая была занята любовью к нему. У меня было много времени подумать, когда я была беременна. Себастьян, ты ведь знаешь это, правда?

Я закончила свой педагогический курс после того, как Элис исполнилось шесть месяцев; у меня новая работа в Лондоне, в начальной школе в Хакни. Мой второй год начинается в сентябре. В прошлом году я начала сотрудничать с книжным трестом, чтобы убедиться, что каждому ребенку в моем классе кто-то читает перед сном. Я до сих пор хожу к двум детям раз в неделю, чтобы почитать им книги, потому что их родители не читают по-английски. Я живу с мамой и Малком, но теперь это огромное счастье – делить с ними дом, чтобы Элис знала их обоих и они о ней заботились. Мы занимаем два верхних этажа – один я, другой она. Старая квартира миссис Полл вернулась, и ее старая кухня снова стала нашей кухней, я отремонтировала ее на деньги, полученные в наследство. Интересно, что бы подумала обо всем этом миссис Полл? Я думаю, она улыбнулась бы своей спокойной улыбкой и сказала: «Ну разве ты не чудесная, дорогая?»

Итак, сегодня мы возвращаемся в Кипсейк из-за двух вещей, с которыми я еще не разобралась. Последние из моих задач, и тогда я почувствую, что сделала все, что должна была сделать.

Через три месяца после смерти Себастьяна, когда туман еще не рассеялся, мне позвонил Чарльз Ламберт. Я едва вспомнила, кто он такой: иногда было трудно уследить за всем.

– Послушайте, мисс Парр, я должен был вам позвонить, – сказал Чарльз. – Простите меня. Но вы не ответили ни на сообщение, ни на письмо – насчет бабочек. Помните, собирался приехать кто-то из «Охраны бабочек Корнуолла», чтобы осмотреть это место? Парень, которого мы изначально послали для оценки, был чем-то вроде эксперта-любителя. Он видел сад – есть ли там какой-нибудь дикий сад?

Я так ясно помню, где была во время этого разговора. Я сидела на кухне, закинув усталые ноги на стул.

– Можно и так сказать.

– Интересно. Знаете ли вы какую-нибудь причину, по которой можно считать, что там обитают бабочки, ранее не известные в Великобритании?

– Хм, – тупо сказала я, глядя на стариков, рыбачивших на берегу канала. – Нет, понятия не имею, извините.

– Я читаю отчет того парня. «Дальнейшие наблюдения необходимы как окончательное подтверждение того, что это единственная естественная среда обитания Харакса Европейского в Западной Европе, и это будет прорыв в энтомологии и таксономии. Это указывает на необычные, можно сказать, совершенно уникальные условия сада Кипсейка. Годы запустения, наклонная долина, которая ловит солнце, богатая минералами почва и теплый, влажный климат вместе создали почти тропическую среду, которая позволила редкому Хараксу Европейскому, не замеченному за пределами Средиземноморья и Африки, размножаться здесь. Неизвестно, как этот вид сюда попал. Он…» Простите, что вы хотели сказать?

– Я это знаю, – сказала я. Я сидела. – Я знаю, как они туда попали.

– Ах. Ну, это будет долгий процесс, чтобы установить происхождение бабочек, и я уверен…

– Нет, – сказала я, смеясь. – Я действительно знаю, как они туда попали. Мой предок… – Потом я замолчала. – Вообще-то, это долгая история. Продолжайте.